|
О культурной пропасти и о точках соприкосновения
У японцев есть традиция собираться в канун нового года и коллективно делать мочи. Аналога этого события в нашей культуре не существует, но если представить себе, что ваши друзья и родственники перед новым годом собираются все вместе, чтобы сообща заготовить сто килограмм оливье, то это было бы самое оно.
С той лишь разницей, что мочи это не оливье, а такая безвкусная липкая слизь из вареного риса. Разумеется, с моей точки зрения. С точки зрения японцев – это такая вкусняшка и ништяк.
Тридцатого декабря мы были приглашены одной добропорядочной японской семьей на загородное коллективное мочи-деяние. Хикари отказаться не могла, а я довольно долго мялся ехать мне или нет. Доводов не ехать было много: во-первых я не говорю по-японски, во-вторых я никого там не знал, а в-третьих я очень опасался, что там у меня будет большой соблазн покончить с собой от скуки. Потому что особого веселья от традиционного японского пикника, назначенного на пол десятого утра, ожидать было наивно. Но я все же поехал.
На железнодорожной станции нас встретили ото-сан (папа семейства), ока-сан (мама семейства) и Миюки (дочурка лет двадцати пяти). Мы погрузились в скучный семейный минивэн и поехали через пожухлые сельскохозяйственные ландшафты на мочи-праздник.
Подъехав к ничем не примечательному сельскому дому я увидел то, чего больше всего опасался: мужики сосредоточенно разводили огонь, женщины деловито готовились к варке риса, а в беседке беззвучно играли детишки. Моросил дождь и из минивэна выходить не хотелось вообще. Но я все же вышел.
Хикари, знающая японский, принялась порхать и вести светские разговоры, а я принялся ходить по двору, делая вид, что интересуюсь хозяйством. Иногда я улыбался и вежливо кивал встречным участникам пикника в знак приветствия. А потом ко мне подошла хозяйка и предложила мне пойти к холодильнику и угоститься пивом. Так как было только десять утра, я немного закол****ся.
С одной стороны, пиво могло немного добавить красок в унылую картину утреннего японского пикника. А с другой стороны все-таки было немного неудобно. Потому что во-первых, как я уже сказал, было десять утра, а во-вторых, как я заметил, пива никто не пил и поэтому не хотелось своими поступками привлекать внимание и укреплять никому ненужные стереотипы касательно славянских народов, чья репутация и так небезупречна. Хотелось, наоборот, продемонстрировать японскому сообществу цивилизованность и жесткие моральные принципы. Но я все же пошел и взял пива.
Тут же вслед за мной к холодильнику подошел ото-сан, тоже достал себе баночку, открыл ее, и хлопнув одним глотком половину, одобрительно крякнул. Чем сразу вызвал у меня некоторое моральное облегчение.
К нему то час же подскочила ока-сан и начала на него шипеть. Смысл ее шипения сводился к следующему:
— Ты что делаешь, старый дурак? А машину назад кто поведет?
Ото-сан, не оборачиваясь, ответил, что вероятнее всего машину назад поведет Миюки. Потом допил пиво и полез еще за одной банкой. Тут к холодильнику начали подходить остальные мужики, брать пиво и пить его. У меня совсем отлегло от души и я почувствовал себя гораздо свободнее.
Потом оказалось, что Миюки не взяла свои права, но ото-сан лишь пожал плечами и предложил, чтоб она съездила за ними домой. Миюки немного потупила глазки, но перечить отцу не стала и уехала.
Сразу после этого хозяин вытащил из дома трехлитровую бутылку сакэ. После этого я совсем перестал боятся японского пикника и опрокинул с мужиками несколько стаканов. Так что вскоре между нами начало завязываться что-то типа диалога. Я поинтересовался особенностями производства и употребления сакэ, Хикари перевела, и японские мужики со знанием дела принялись просвещать меня на этот предмет. Чувствовалось, что я поднял тему близкую и интересную для всех. После шестого стакана тучи разошлись и пожухлые краски японской зимы заискрились золотом. Тут всех позвали делать мочи.
Делаются мочи так — вареный рис вываливается в каменную ступу, где его начинают колошматить большущей деревянной колотушкой до тех пор, пока он не превратится в однородную массу, наподобие теста. Потом это тесто катают в небольшие колобки, укладывают в коробки и используют как ингредиент для приготовления всяких японских блюд.
Женщины лепят колобки, а мужское дело – махать колотушкой. Махают все по очереди. Мне тоже дали помахать. Махал я не очень ритмично и один раз чуть не попал по руке ото-сану, который попытался перевернуть рисовую лепешку, в паузе между ударами.
Но вскоре с этим было покончено и все вернулись к интересному — ко второй бутылке сакэ. К двенадцати дня мужики уже основательно нагрузились и женщины стали тихонечко подходить к ним сзади и дергать их за рукава, что-то при этом говоря им в пол-голоса. Мужики ухмылялись, немного раздраженно кивали головами, а затем снова протягивали свои пустые стаканы хозяину трехлитровой бутылки.
Я, к тому времени, тоже уже был в ударе и, отвечая на невинный вопрос одного мальчонки, зачем у меня в ухе серьга, собрал вокруг себя небольшую группу детей и женщин. Ответ мой был довольно пространным и уходил своими витиеватыми корнями в далекое прошлое, когда рекрутов... Короче эту историю и на русском языке после шести стаканов сакэ рассказать было бы сложно, а рассказать ее на английском, да так, чтобы ее поняли японские дети — было вообще бесперспективным занятием. Дети и женщины слушали внимательно, пытаясь меня понять, но по глазам было видно, что они не понимают почти ничего. Но я все же рассказал.
Когда я, наконец-то, закончил, ко мне подошла Хикари, подергала меня за рукав и сказала в пол-голоса, что нам уже пора ехать.
Нетвердой походкой я подошел к минивэну, сел на заднее сидение, рядом с задремавшим ото-саном и три женщины повезли нас домой. Все оказалось не так уж и страшно.
|
